Яромира. Украденная княжна.

Пролог

Драккар* разрезал огромные волны северного моря. Ледяной ветер дул со стороны горизонта, трепал паруса из суровой холстины. Над головой висела мрачная, серая хмарь; тучи спускались низко-низко, почти касались поверхности воды, в которой отражалось темное небо. Всюду, куда бы ни падал ее взор, виднелось лишь бескрайнее море, и Яромире казалось, что не осталось нигде ни земли, ни цветов, ни ясного солнышка. Лишь одна беспроглядная, серая, вечная тьма.

Она сама была во всем виновата.

Следовало слушать отца. И матушку.

На драккаре было холодно, и постоянно дул ветер, а с моря долетали ледяные брызги, и Яромира куталась в тяжелый плащ с чужого плеча. Он пах морем и солью. Он пах звоном меча и кличем боевого рога.

Он пах им.

Яромира чуть повернула голову, стараясь ничем себя не выдать, и посмотрела на мужчину из-под опущенных ресниц.

Его звали Харальдом Суровым, и не было на всем севере конунга* отважнее и храбрее. Он был строгим конунгом, и люди слушались его беспрекословно. Он не чурался обычной работы и вместе с остальными греб, ставил паруса, вычерпывал с палубы воду.

А Яромира наблюдала за ним тайком, украдкой, и была рада даже такой малости.

Ведь очень скоро у нее отнимут и это.

— Ты не мерзнешь, княжна? — конунг присел на скамью рядом с ней, кутавшейся в плащ на меху и похожей на воробушка, сам одетый в простые штаны и промокшую насквозь рубаху.

Яромира молча покачала головой: здесь, на корабле, ей порою бывало теплее, чем в родном тереме под грудой одеял.

Глубокий, грудной голос Харальда заставлял ее глупое сердце биться в дюжину крат чаще. По рукам и плечам у нее поползли муравьи, и Яромира поежилась. Девичья гордость велела ей отвернуться да прекратить глядеть на мужчину, который не был ей ни мужем, ни отцом, ни родичем.

Но душа… душа в его присутствии трепетала, словно цветок на ветру. Ее бросало то в жар, то в холод, и Яромира собой не володела. Никогда в жизни прежде она не боялась глядеть мужчине в глаза! Ничего и никого не боялась храбрая дочь князя Ярослава Ладожского, но нынче было ей страшно.

Страшно поднять лицо, страшно встретиться с конунгом взглядом.

Страшно утонуть в его темно-синих, как море в ясный день, глазах.

Страшно, что он обо всем догадается.

Мужчина не уходил, и Яромира замерла, напряженная и растерянная. Прежде он избегал ее. На небольшом драккаре это казалось невозможным, но Харальд был великим конунгом, а им, как известно, все было по силу.

Нынче же, против своего обыкновения, он сидел рядом с ней на скамье, касался бедром пышных складок ее теплого плаща, и она видела перед собой его натруженные, сильные руки с надувшимися от тяжелой работы жилами: его люди да и он сам гребли с самого рассвета, борясь с лютым встречным ветром.

Она бы многое отдала, чтобы эти руки, чтобы эти шершавые ладони коснулись ее лица.

Многое.

— Гардарики уже в паре дней пути, — сказал Харальд, и у Яромиры заныло сердце.

Именем «Гардарики» варяги называли ее дом. Стало быть, Ладога — Хольмград, как говорили они — уже близко.

Ей захотелось расплакаться. Вестимо, она сдержалась. Яромира была княжной, а не девкой-чернавкой, и никогда она не станет лить слезы при чужом муже.

Она не плакала, даже когда осталась совсем одна. Когда попала в плен. Когда уже простилась с жизнью, едва не выбросившись в ледяное море.

… Харальд спас ее тогда.

Спас для того, чтобы стать ее погибелью, ведь княжна полюбила, совсем как девка-чернавка. И не могла вытравить свою любовь из сердца, как бы ни старалась.

Харальд откинул с лица длинные, распущенные нынче волосы. Шнурок, которым он стягивал их, порвался пару дней назад, во время лютого шторма. Суровый воин, он не привык много говорить. Открывал рот, чтобы отдать приказ да ответить на редкий вопрос: его люди понимали его с полувзгляда.

Но подле маленькой княжны, съежившейся на лавке будто пичуга, ему отчего-то всегда хотелось болтать. Он знал, что не вправе, и потому старался лишний раз даже в сторону ее не глядеть.

Не глядеть на волосы, что отливали золотом на редком солнце. Не глядеть на молочно-белое, светлое лицо с нежной кожей, которую бессовестно щипал холодный ветер. Он говорил княжне не сидеть на палубе да прятаться под навесом, который он для нее сколотил, да разве ж такой, как она, прикажешь?..

Скоро он передаст ее с рук на руки отцу, конунгу Гардарики Ярислейву*. И вернется в свою ледяную, суровую страну, и вскоре позабудет лицо княжны, перестанет видеть ее даже во снах.

Перестанет представлять, как нежна ее кожа. Как пахнут ее волосы. Каково было бы накрыть ее ладошку, всю целиком, своей рукой?..

— Харальд конунг, — Яромира заговорила с ним слегка хриплым от долгого молчания голосом, и он пожалел, что опустился нынче подле нее на скамью.

Он посмотрел на нее и провалился в бескрайнее, бездонное море, утонув во взгляде.

Опустил тяжелый кулак на дубовую, огрубевшую от соли скамью, и их пальцы соприкоснулись на считанное мгновение, и его словно хлыстом вытянули по хребту.