Дети Прометея

Новое от 05.07

У девчонки волосы светлее, чем казались во льду, и в них запутались травинки и кусочки листьев. Юрай вспомнил, что это именно он растирал сухую мяту, которой теперь слабо пахло от девушки. Всё ещё плохо двигались пальцы, чтобы разжать ладонь Ручии приходилось приложить большое и болезненное усилие: суставы от холода ныли и плохо двигались. Ученик помогал ей разжимать ладонь, чтобы отпустить край одеяла, и мерзлянка страдальчески кривилась.
    Юрай вытряхнул из мешка запасную одежду, отобрал то, во что можно переодеть девчонку: её промокший сарафан и тонкая рубашка совсем не годились для многолетней Зимы. Только что вышедшая из льда, она рисковала умереть от холода. Теперь, умотанная в несколько слоёв всякой одежды, девушка начала отогреваться.
    Хотя окно и выливало холодный утренний свет в маленький дом, Юрай никак не мог разобрать лица своего наставника: оно стало казаться моложе лет на десять. Алхимик сидел и растирал руки Ручии, которые оставались холодными и белыми.

***
— Это дом Владислава, — первые слова, которые произнесла девушка, разбили неустойчивый сумрак в комнате. Юрай выдохнул так шумно, будто бы всё это время он не дышал вовсе. 

— Наверное. Мы заняли его, — мягко ответил алхимик.

    Девушка, оттянула штору от окна: на пол с негромким шорохом посыпался какой-то мусор, и в носа коснулся затхлый запах старого, давно брошенного дома.
 

  Когда-то из этих распахнутых настежь окон пахло шкварчащей на сковородке рыбой, тонкие, простые шторы насквозь пропитывались запахами с кухни Владислава, а сам хозяин дома вонял дымом от курительной трубки. Дверь  в этот дом вечно скрипела, оглашая улицу, а его лысина в обрамлении невнятных волос была знаком того, что старик снова склонился над работой.
 

   Он страшно кричал на попрошаек, снующих по рынку, если они терлись около него, грозил им суковатой тростью, и хромал вслед, без надежды догнать, но чтобы припугнуть. Владислав резал отличные деревянные башмаки; сейчас они превратились в никчемный мусор, годный, разве что, на растопку печи. Потрескавшиеся, местами прогнившие, они валялись в углу, и их заостренные носы слабо отсвечивали в оранжевых всполохах печи.
 

   Ручия смотрела на эти башмаки: недоделанные заготовки, видимо, уже отправились в печь, остались только готовые, которые помощнику алхимика стало жалко жечь.

    Ледяная пустыня, лежащая за грязным окном, смотрела на девушку, которая еще видела город в лучах осеннего солнца сквозь желтеющую листву. И это видение растворялось, стирая яркие краски сентябрьского полудня, заливая все серостью и тишиной.

    Вылиняли улицы и дома. Исчезло движение, пропали звуки. Ру смотрела на холмы из льда, под которыми скрылись дома, деревья, торговые лавки. Но в этой серой ледяной мгле невозможно было отличить один холм от другого, лишь петляющие следы, ведущие откуда-то из глубины умершего города, были свидетельством того, что здесь есть кто-то живой.

    А Влахо смотрел на неё. Смотрел, и не замечал, что помощник тоже из-под локтя, перетряхивая снова и снова толстое покрывало от мусора, глядит на профиль, рисующийся у окна. Девчонка, юная, как новорожденный месяц, и так же изнутри светилась её бледная кожа. Сама по себе юность красива и дышит буйной силой, способна пережить любые тяготы, да и не бывает некрасивых юнцов, всяким залюбоваться можно. Только такая, в самой весне лет, могла перенести многолетнюю заморозку и остаться живой.

    Девчонка выглядела слишком ломкой и хрупкой, точно бумажная. Влажные волосы Ручии напомнили Влахо путающуюся медную проволоку с его рабочего места. Кожа тонкая, как вощеная бумага, сквозь которую проступали застрявшие там золотистые веснушки, а большие глаза и полный рот, казались немного великоватыми для её лица.

    Своё имя девушка назвала не сразу, а когда сказала - оно показалось Влахо и Юраю странным и выдуманным. На несколько долгих минут девчонка словно онемела, глядя в окно на свой, теперь уже мёртвый город. 

    Как-то так вышло, подумалось алхимику, что среди снежной гробницы живой осталась только девочка с огнём в волосах. Словно тлела лучинка в тёмной пещере, пока всё вокруг покрывалось многолетними льдами.

— Я боюсь, — призналась девушка, глядя на своих спасителей, — мне очень страшно, мне… — голосок надломился, и без того охрипший, простуженный, он треснул и дал дорогу слезам. Они наполнили блестящими озёрами глаза девчонки, и застыли. Ручия сглотнула горький комок, режущий горло изнутри. — … мне бы увидеть брата.

    Влахо и Юрай бросили друг на друга короткие взгляды, и опустили глаза: смотреть в грустные серые агаты глаз девушки было просто невозможно. Алхимик сжал в ладонь край своей шубы, словно сжимая свою неловкость в кулаке, и лишь тогда смог ей ответить:

— Ты единственная. Пока что, до тебя, у нас не вышло разморозить ни одного человека из этого места.

— Как — разморозить? Я была…

— Как сосулька, ага, — шмыгнул носом Юрай, и поднял подбородок, — покрытая коркой льда, хоть молотком откалывай. Натурально ледышка, белая, губы синие.

— Юрай, — брови Влахо сурово сошлись на переносице, алхимик понизил голос, но ученик только дернул короткой светлой бородой.

— А чего? Всё равно узнает, что сейчас, что потом. Знал бы, что в этот раз разморозится живой - зарисовал бы угольком, да показал бы потом, какой она коркой ледяной покрыта была. Все вокруг мёртвые во льду, она живая, чем не чудо?

— Умолкни! — грохнул алхимик, и парень закрыл рот — аж зубы щёлкнули, а девушка всем телом дрогнула. Влахо долгим взглядом посмотрел на ученика, а потом медленно перевел взгляд: Ручия тихо, но очень горько плакала. Юраю показалось, что она снова застыла, как замороженная, только текли и текли по бледным щекам, по коричным веснушкам тёплые слёзы, и срывались с подбородка на овчинное одеяло. Ученику стало стыдно. Он пересел на скамейку к Ручии, и подтянул овчину повыше, укрывая девушке спину. Алхимик кипуче выдохнул две струйки пара из ноздрей, в зрачках отразился печной огонь. — Пока лето не излетело -- будем здесь. С осенью наступят холода страшнее, оставаться будет нельзя. Неделя-другая в запасе осталась.