Трудности сыска

Трудности сыска

Мы с Машкой твердо решили стать сыщицами, когда вырастем. Ну а пока не выросли, нужно, конечно, тренироваться. Поэтому я предложила подруге с утра пойти в парк, наблюдать там за людьми и делать логические выводы по их виду, как Шерлок Холмс.
Поскольку были каникулы, Машка прибежала ко мне уже в десять утра. Но и я не зевала — к ее приходу уже успела тихо, чтобы не проснулись родители, позавтракать и одеться.
— Не трезвонь! — прошипела я, поспешно открывая дверь на звонок подруги. — Родители спят! Проснутся, заставят внеклассное чтение читать!
— Кошмар! — испугалась Машка, которая была троечницей, и потому задания на лето висели топором и над ней, и тут же понизила голос: — Ну тогда выходи скорей!
— Щас, только оружие возьму… — я на цыпочках кроссовок метнулась в комнату, выхватила из-под кровати черный пистолет и заткнула его за пояс. Вообще-то пистолет был пластмассовым, да, к тому же, водяным, но, если смотреть на него прищурившись и не поворачивать к себе брызгалкой, то выглядел совсем как настоящий.
Мы выскочили из моей квартиры и припустили вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. По дороге нам встретилась соседка с ведром, которое она тащила вываливать в мусоропровод. Она проводила нас вытаращенными глазами, и я с удовольствием подумала, что наше сыщицкое облачение, в которое мы договорились нарядиться перед тем, как приступать к слежке, производит впечатление. Мы обе были с ног до головы в черном — в ботинках, брюках и водолазках по самый подбородок. К тому же, я взяла папину клетчатую серую кепку и намотала на шею мамин шарф, тоже клетчатый и серый, только шерстяной и тепловатый, учитывая, что на улице уже с утра было двадцать пять градусов. Но без шарфа вид был не таким детективным, так что я решила потерпеть. Машка тоже натянула головной убор: а именно, черную лыжную шапочку своего брата. Еще у нее были огромные черные очки и черные же тонкие перчатки, так что больше всего она мне сейчас напоминала не сыщика, а грабителя.
Пока мы шли от подъезда моего дома до парка, мы успели немного поругаться на тему того, кто из нас будет сыщиком, а кто помощником. Наконец решили, что сыщиками будем обе, а помощники у нас будут как будто. Своего помощника я назвала Идиоткинс, а Машка своего — Дураков, потому что помощник детектива должен ничего не понимать и все время задавать глупые вопросы. Себя же мы назвали Пистолета Пистолетова и Ружея Ружьева. Правда, Машка сначала хотела быть не Ружеей, а назваться от слова Пуля, и придумала имя Пулевонна, но я покатилась со смеху, и она сразу переименовалась.
В парке было еще свежо, прохладно и темно от старых больших лип. По утоптанным пыльным дорожкам гуляло не очень много людей. Мы с Машкой вначале решили заняться слежкой. Спрятавшись в большой куст сирени, мы выбрали себе по объекту для слежения, достали блокнотики для записи примет преступника и разбежались в разные стороны, договорившись встретиться на лавочке у фонтана.
Моим преступником была девушка с коляской. Она медленно тащилась по широкой аллее, зевая от скуки и жуя жвачку, а я как можно бесшумнее кралась за ней на небольшом расстоянии и, держа на весу блокнот, пыталась ее описать.
«Приметы преступника», — сделала я заголовок и продолжила: — «Объект: немолодая женщина лет 20–27, большого роста, худая, в розовой и белой спортивной куртке и розовых штанах. Походка медленная, развалистая. Волосы русые, немытые, в хвосте. Особые приметы: Голубая коляска с ребенком и плейер в ушах».
Оставшись довольна записями, я пошла на лавочку ждать подругу. Но оказалось, что Машка, во‑первых, еще не закончила слежку, а во‑вторых, никуда при этом не ушла. Ее преступниками были две старушки, которые прогуливались под руку и разговаривали о болезнях. Гуляли они по кругу, по той самой площадке, на которой стоял фонтан, вдоль низких стриженых кустов. А за кустами параллельно им ходила Машка, согнутая пополам, чтобы ее не было видно, и еще по дороге что-то пыталась карябать в своем блокноте. Я из вежливости не стала мешать подруге и, решив подождать, уселась на лавочку, провожая глазами гуляющих бабусь и перемещающийся параллельно им зад Машкиных черных штанов — кусты все-таки были слишком низкими. Бабуси сделали еще двадцать кругов, увлеченно и громко разговаривая, так что я даже успела выучить несколько названий болезней и лекарств. А Машка тоже ходила и ходила. И как они ее не видят, ведь кусты низкие! Наверное, за дерево принимают…
Как только я об этом подумала, одна из бабушек вдруг повернулась к кустам и сказала громким сердитым голосом:
— Девочка, чего ты все ходишь за нами?
— Ходит на карачках, делать нечего, как дурочка! — поддержала ее вторая бабушка. — Что за дети пошли! Нет бы почитать, позаниматься, нет бы матери помочь, они черт-те что на себя напялят и ходят…
Черный зад застыл и исчез, а через секунду из-за кустов высунулась красная Машка.
— Да че… — пробормотала она, глядя вниз. — Я тут просто сто рублей потеряла…
— И правильно потеряла, зачем тебе такие деньги! Что за матери такие, что деньги детям малым дают!
— Безответственность, рожают, а потом не воспитывают, — подхватила вторая бабуся. Дальше они уже говорили хором, но обе — о Машке и ее родителях. Подруга, наконец-то, добралась до меня и прошипела: «Тикаем». Я кивнула, и мы бросились сквозь кусты сирени в глубину парка.
Там, на бревне, лежащем поперек безлюдной тропки, мы немного отдышались и продолжили играть.
— Как у вас успехи в слежке, Пистолета? Вы выследили преступницу? — поинтересовалась Машка. Я кивнула и протянула ей блокнот. Подруга, нахмурив брови, начала читать:
— «Приметы преступника. Обед: пемомодая… женщина лет 20–27, большого рота…» Не рота, а рта, ты даешь, а еще отличница! А что такое «пемомодая»?
— Ты не так прочла! «Немолодая»! И не рота, а роста! Рота я ее вообще не видела, она ко мне все время спиной шла. Просто на весу писать неудобно…
— Ааа, — сказала подруга и сунула мне свой блокнот. Когда я его открыла, то поняла, что согнувшись пополам писать еще неудобнее, чем навесу. Я разобрала только чуть-чуть: «две бабки лет сорока», «серые тапки», «черные ботинки», «шнурки» и «синие носки».
— Чего это у тебя, Ружея, все про обувь? — поинтересовалась я. — Надо ведь и лицо описывать, правда, Идиоткинс? — и сама себе ответила идиотским голосом: — Правда, гениальная мысль!
— А вы бы попробовали чье-то лицо описать, когда за кустами ползаете и только ботинки и видно! — обиделась Машка на нас с Идиоткинсом и обратилась за поддержкой к своему помощнику: — Правда, Дураков?
— Правда, — ответил Дураков Машкиными устами и тоже придурошным голосом. — Это фирменная специфика слежки!
— Ну ладно, коллега, — махнула я рукой и спрятала блокнот в карман. — В целом, слежка прошла успешно. Давайте подкрепимся, а потом продолжим делать логические выводы. Ты бутерброды взяла?
— Угу, — Машка вытянула из кармана пакетик с колбасными бутербродами, которые сдавились в плотную влажную массу. Я тоже достала из своего кармана маленький пакетик с раскрошенными крекерами. Мы положили это все на травку и принялись за еду.
— А че потом будем делать? — поинтересовалась Машка, облизывая пальцы и вытирая их об лист цветной крапивы. — Опять следить?
— Нет. Теперь мы будем смотреть на людей и делать логические выводы о том, кто они такие и что у них происходит, как Шерлок Холмс.
— А как это делать?
— Ну смотри: если у человека, например, есть особенная татуировка, он курит табак какого-то сорта и у него есть черная повязка на глазу, то, значит, он, например, пират. Или моряк.
— Или сидел, — сказала Машка.
— Ну да. А если он, например, синий, небритый, грязный, шатается и падает, то это значит, что он алкоголик. Поняла?
— Поняла. Да ну такого, — Машка подозрительно оглянулась. — Если он тут появится, то я не играю и удеру. Место и так темное, тихое…
— Самое бандитское! — сказала я шепотом. Мы поежились и тревожно огляделись. К счастью, тропинка просматривалась довольно далеко, но как раз в это время на ней появились две человеческие фигуры!
— Люди! — прошептала я. Машка прищурилась.
— Да ничего, это парень и девушка. Вряд ли бандиты. Если только парень…
Я хотела было хихикнуть, но передумала, потому что пара приближалась, и теперь мы могли ее лучше разглядеть. Не знаю, как Машке, но мне она показалась подозрительной. Девушка — худая, с распущенными черными крашеными волосами, была одета в белую длинную кофточку и коротенькую обтягивающую бежевую юбку. На ногах у нее были красивые белые сапожки с высокими тонкими каблуками и шнуровкой, как у коньков. Парень был, как говорят сыщики, без особых примет: невысокий, с круглой ушастой коротко стриженой головой, в сильно натянутой голубой футболке и синих джинсах, в которых ноги его смотрелись чуть выгнутыми. Но при этом что-то было не то. Во‑первых, оба двигались медленно, как-то неохотно, не как обычно люди гуляют. Во‑вторых, у девушки было ужасно печальное лицо: ее нарисованные брови были сдвинуты, а накрашенные глаза опущены. Иногда она закусывала тоже накрашенную красным губу, и каждый раз на ней оставалось все меньше помады. Плечи ее поникли, руки болтались, как привязанные, а походка была какой-то судорожной: то быстрее, то медленнее. Я перевела взгляд на парня и увидела, что у него нахмуренные большие брови и сжатые губы.
— Ух ты, Машка, то есть Ружея, — зашептала я, пользуясь тем, что объекты приближались в час по чайной ложке. — Смотри! Какие логические выводы ты можешь сделать? Вот, на девушку гляди!
— Грустная она какая-то, — прошептала Машка сочувственно. — А он, по-моему, злой.
— Правильно! У него тонкие губы, это верный признак жестокости. Не правда ли, Идиоткинс? «Конечно! Но какие мы можем сделать из этого логические выводы, о великая сыщица? Что они радуются?»
— Вот Идиоткинс! — снисходительно фыркнула Машка. — Я думаю, что они поссорились.
— Сильно поссорились, — добавила я, следя глазами за парнем и девушкой. — Очень. Я думаю так: этот парень с жестоким лицом потому корчит такую рожу, что он решил ее прямо здесь бросить! А она пытается сделать вид, что все нормально, но у нее ничего не получается! Видишь, как она идет неровно? И руки болтаются!
— Точно, точно, — возбужденно откликнулась Машка и приложила ладонь как козырек к очкам. — Ой! Смотри, она у него что-то спросила, он ответил, а она чуть не плачет! Аж споткнулась!
— Можно сделать логический вывод, Ружея, что девушка спросила, точно ли он ее не любит, и он ответил, что он ее вообще всегда терпеть не мог, и от такого переживания она и споткнулась.
Парочка подошла чуть ближе, и злобный парень вдруг с перекошенной физиономией повернулся к девушке и попытался схватить ее, зарычав. Девушка отшатнулась, выставив перед собой руки, и что-то со слезами ответила. Мы с Машкой побледнели и приподнялись с бревна. Но девушка и парень вдруг перестали разговаривать и опять медленно потащились рядом. Мы сели обратно.
— Ой, Пистолета, это они чего? — шепнула подруга. — Если он ее бросил, зачем хватает??
— Я думаю, Ружея, — отозвалась я, — что он ей угрожает. Может, они и вовсе не влюбленные! Сейчас логичнее предположить, что она что-то знает о нем, а он грозит, что если она кому проговорится, то он ее прикончит!
— А чего не приканчивает?
— Так тут же свидетели!
— Кто?
— Мы.
— Е‑мое, я не играю, побежали отсюда! — вскочила Машка.
— Побежали! — согласилась я: сердце у меня колотилось изо всех сил. — В милицию! Может, еще успеем!
Мы напружинили ноги, готовясь нырнуть в кусты и помчаться вниз по склону к пруду, но было поздно: парочка вдруг прибавила темп и рывком оказалась у нашего бревна. Увидев последнее, девушка с болезненной гримасой на бледном лице как подкошенная рухнула на него и сказала хриплым и низким, почти как у моего папы, голосом:
— Ох, блин, я не могу больше, ну дай я посижу, ну пожалуйста!
— А че сидеть-то? — отозвался парень тоже хриплым, но, наоборот, тонким голосом. — Че сидеть-то зря? Какой смысл? Че ты вот не думаешь никогда ни о чем? Че ты свои каблуки нацепила?
— Я думала, дойду, — басом проскулила девушка и принялась расшнуровывать ботинки. — Ой, а до метро еще далеко, а, Слав?
— Я же сказал: далеко! — перекосив лицо, зарычал, точнее, запищал Слава и нагнулся к девушке, протягивая руки: — Да садись на плечи, че тебе, сто раз сказать?
— Ай, не надо! — отшатнулась девушка. — Ты меня уже в тот раз ронял!
— Да это потому что труба. Об трубу споткнулся.
— И тут трубы наверняка есть, — девушка с подозрением огляделась, зашнуровала ботинок обратно и кое-как встала, закусив губу. — Не, Слав, я сама дойду.
— Ну вот че за дура, — сказал парень. Медленно они перелезли через бревно и поковыляли дальше по тропинке, так и не заметив нас, вжавшихся спинами в густую кленовую поросль.
Подождав немного, я повернулась к Машке и сказала со вздохом:
— Ну чего, пошли домой, Дураков?
Машка задумчиво потерла грязный нос и сдвинула на макушку черные очки:
— Пошли, Идиоткинс…