Животные

Животные

[ТЕКСТ КАТЕГОРИИ 18+. ОСТОРОЖНОГО И ПРИЯТНОГО ПРОЧТЕНИЯ]

— Вперёд германский!

Длинноногому двухметровому Мартину его стандартный пони-поло, ограниченный в холке полутора метрами по правилам спортивной породы, был явно маловат, казался именно что пони. Что, впрочем, весельчака немца, миллионера и гедониста, владельца успешных мировых рекламных и маркетинговых агентств, нескольких юридически сильных паспортов, живущего большую часть года под золотым калифорнийским солнцем, не слишком смущало.

— Марти, всё ж лучше вам сменить язык, как лошадок после чаккера, иначе вы его загоните, — шутливо напомнила ему Сате по-немецки. — Русский ваш — не самый выдающийся, меж нами говоря.

Гарцуя горделивой рысью, к ним подъехала поближе Елизавета, держась в седле наиболее органично, осанисто. Кажется, она единственная тут по-настоящему умела в эту игру, понимала норов животных, чего им хочется. Что лошадь должна быть не под всадником, а вместе с ним. И все лошади отвечали ей встречным соучастием и резво, легко носили её по полю. Елизавете также определённо шли белые бриджи и рубашка с чёрными кожаными сапогами до колен и наколенниками на них. Они играли в упрощённом варианте, пара на пару: белые Надежда Тиханецкая и Елизавета Соловей против ярко-синих Мартина Ланге и Сате Багратуни.

— Да, Арти. Так не говорят, — с улыбкой заметила Бетси-Елизавета, ведь они называли друг друга ласкательными именами на глобальный манер. — Вернее будет “вперёд, Германия!” или “вперёд, немцы!”

— Вперёд, германский! — не унимался Ланге, как всегда, ему нравилось говорить с явными ошибками на русском, он вообще был ещё тем шутником. — Мы не сдаёмся на поражение!

— Вы проиграли, — меланхолично растянула своим несколько жеманным и тоненьким голосом заметно подуставшая и недовольная этим фактом Надежда, поиграв для выразительности прекрасными атласными губками. — Давайте отдыхать уже, я что-то притомилась.

В подтверждение слов она ловко хлестнула бамбуковой клюшкой по мячу неплохим прямым ударом — постоянные тренировки этим летом всё же не прошли даром, — чтобы мяч улетел подальше к краю поля. Сняла шлем, под которым почти не было волос — она была острижена под юношу. Тем не менее, мальчишеская прическа её совсем не портила, лицо её было идеальных очертаний, с маленьким чуть вздёрнутым носиком и огромными голубыми глазами — опять же результат дизайнерского редактирования ДНК. Все охотно, кроме ярой опытной наездницы Соловей, что насмехалась над сегодняшними несерьёзными нагрузками, начали снимать перчатки и шлемы, выражая желание перейти к иным, более спокойным увеселениям. Подмосковный клуб и лошади принадлежали Елизавете Соловей, никаким временем друзья ограничены не были, кроме своих физических и душевных сил, но кои совсем растратились в азарте скачек.

На обратном пути к клубу болтали. Лошади шли спокойным шагом, помощники вели позади них и остальных запасных лошадок, задействованных в игре.

— Сатьяна, а чем опять недовольны твои родители? — поинтересовалась Елизавета. Они любили сокращать имена, но так как Сате было и так коротким именем, то, наоборот, искусственно удлиняли его и шутливо придавали русскости.

— Брала очередное интервью на политическую тему, — пожаловалась Сате. — Для папы это оказалось слишком остро. Рассердился. И на подобные занятия, и на журналистику вообще, и, как он говорит, на глупое моё народничество.

— Пусть даже это бесполезное занятие, должно быть право на ошибку. На эксперименты и… на поиски себя. Пришлёшь потом взглянуть что записала?

— Да, конечно. Мне крайне ценно твоё мнение. Я хочу научиться рассказывать о людях. Мне нравится твоё то шоу, где берут зауряднейшего самого человечка, рассказывают его жизнь и делают из него звезду. Что-то невероятно глубокое. Шоу замечательно говорит о нашей иерархии, как восприятие одного и того же лица меняется, стоит только изменить его статус. Вот он был никем, а стал всем. Причём, он сам начинает верить в собственную исключительность! Уф, как это превосходно! А я не могу и три абзаца выстроить красиво.

— Бетси, а как же молочная ферма? — встрял Ланге, заговоривший наконец на привычном английском. — Вы обещали показать нам ферму, о которой только все и говорят. Слухи в свете распространяются с околосветовой скоростью.

— Сейчас хотите?

— Да-да. Когда ж ещё?

— Мне тоже хотелось бы взглянуть, — добавилась к прошению Сате. — Ты как Нади?

— Я? Мне тоже любопытно.

Елизавета смерила Надежду взглядом билетёра вечернего киносеанса 18+, которому протягивает деньги подросток. Но глаза Нади были совсем взрослыми, пронзительными и невероятно сильными, волевыми, глубиною с горизонт. Ещё бы, с отредактированными генами и таким непривычным актом рождения — после гибели биологической матери, но из её яйцеклетки, через суррогатное материнство. К этому трудно было привыкнуть. Даже Соловей побаивалась этих Novi.

— Полно вам, Бетси, — разгадал сомнения и рассмеялся Мартин, жемчужная белозубая улыбка, так необходимая чтобы вести дела в Америке, никогда не покидала его. — Надин совсем уж взрослая. А если что — валите на меня. Меня всегда можно выслать из страны, как провинившегося иностранца. Назад, на развращённый содомитский Запад, ха-ха!

Вместо ответа, Елизавета улыбнулась в ответ и направила лошадь вперёд, переходя в галоп, остальные всадники были вынуждены воспоследовать, оставив помощников и целый их табун возвращаться на конюшню.

На входе технологичного одноэтажного, но необъятного здания их ждала охрана из двух гориллообразных мужчин с явно искусственными бицепсами, которым они передали своих поло-пони. И темноволосая девушка, в деловом костюме в тонкую полоску, узких брюках, на каблуках. Вся она состояла из карих и оливковых оттенков. Даже губы её были необычно коричневыми по своему естеству. Именно не загорелое, а смуглое лицо, интересной экзотической породы, с контрастно светящимися белизной белками глаз.

— Знакомьтесь, моя любимица Бусмира, моя прекрасная аравитянка, — представила её Соловей на всё том же английском, ловко спрыгнув с лошади. — Весьма способная и удивительная. Знаете, как я её встретила? Смешно сказать, но истинная правда — она захомутала самого Бабаева!

— Бориса Бабаева? — не верила сказанному Сате, спрыгивая с седла и подходя к Бусмире, пытаясь понять, чем та взяла неберущуюся до того сердечную крепость олигарха. — Которого пытались заполучить все львицы, рассчитывая на бабаевские миллиарды?

— Да-да. Заарканила в кратчайший срок. Я и сама была поражена. Сколько ты в Москве, голубка? — перейдя на русский в последней фразе ласково спросила Елизавета.

Бусмира вдохнула побольше воздуха, отчего её высокая выпирающая грудь сделалась ещё выше и больше, и, заметно стесняясь перекрёстного внимания гостей, опуская чёрные глаза, молвила:

— С зимы, госпожа. Если точнее, с января месяца.

— Прелестница. С зимы! Вы слышали? — подчеркнула Елизавета и вновь ушла на беглый английский. — И вы поймите, Бусмира — девушка круга далеко не нашего, а commoner, совсем простая. И по-английски она не говорит, и денег не имела вовсе. Без всяких генных улучшений, пластики. Но каков талант! Фаворизирована самой природой. Она приехала покорять Москву ни с чем, буквально с чемоданом в руках.

— Голая буквально, — шутливо развил сравнение Ланге.

— Я даже не представляю, где они с Бабаевым сошлись. Но факт, что когда я встретила его в начале мая, Борис был явно не в себе. Она захватила его душу, разбила сердце, поработила сущность! И, да, она насиловала его в его же доме, Борис спасался бегством по гостям. И умолял меня забрать эту бестию себе, избавить от чертовки. То плакал, то просил, то требовал. И я охотно согласилась, только посмотрев разок воочию на что она способна. Она такая… продвинутая, смелая. Удивительно! Ведь слуги обычно консервативнее хозяев. Простые люди не склонны ни к чему такому. Ну что ж, пошли, горлица, покажешь нам свои владения, — после паузы доброжелательно и по-русски обратилась Елизавета к своей подопечной, показательно играя роль такой же гостьи, что и остальные.

Им пришлось ещё подождать минут десять в просторной гостиной, которая служила также комнатой отдыха для персонала и была обставлена утилитарно: с низким белым кожаным диваном большим полукругом, книжными полками с научно-популярной литературой. “Генофонды сельскохозяйственных животных”. “Лошади. Породы, питание, содержание”. “Технология ручного и машинного доения”. Чтобы не приходилось скучать, принесли напитки на любой вкус. Бусмира же убежала готовить экспозицию и переодеваться. Наконец, она появилась и перебила Ланге, когда тот рассказывал случай из детства:

— …отец держал двух дельфинов, для развития общения, у меня ведь была задержка развития. Самочку и самца. Так вот самочку пришлось перепродать, из-за этого самец до того озлобился…

— Всё готово, госпожа, — крайне бойко объявила вошедшая Бусмира — былая робость её полностью испарилась, вместе с переменой наряда.

Марти, Нади и Сате уставились на смуглянку Бусмиру удивлёнными глазами. Её было не узнать: вместо делового костюма, теперь она была затянута в костюм латексный, чёрный и облегающий, максимально подчёркивающий её покато-широкие бёдра, чудесный треугольничек просвета между ними, крепкий зад и выпирающую грудь. Имелись перчатки и теперь уже сапоги, вместо туфелек. Бусмира пригласила друзей пройти за собой.

Когда они прошли по коридору, то оказались в освещённой в розово-приглушённые тона комнате, где по углам стояли псевдо-античные мраморные статуи женщин, только с современными фитнес-пропорциями. И тут их удивление многократно усилилось и стало шоком. Прикреплённые к различным станкам, в разных положениях — сидя, стоя и застыв на четверёньках — там находились трое обнажённых, покорно недвижимых мужчин. В различных масках. Двое из них были внушительными в своей мышечной массе настоящими атлетами, обритыми налысо, абсолютно голыми, если не считать некоего чёрного прибора кольцом вокруг могучих плеч — вероятно, химические ограничители. Третий, сухопарый молодой человек на четвереньках, был в длинных полосатых гольфах и короткой юбочке, которая закрывала ему лишь верхнюю часть попы, на голове его красовался яркий фиолетовый парик, имелся такой же прибор на плече коряво татуированной руки.

— Боже мой, — не удержался Ланге, и неизменная для него улыбка проявилась только лишь после пятисекундного недоумённого замешательства, с заметным трудом он продолжил. — Я думал… Я подозревал… Но ни разу ничего подобного не видел! Так вот как это выглядит! Кто эти люди, Бетси? Вы их приобрели на невольничьем рынке?

— Почти что так. Они лишились всех гражданских прав, свобод за отрицательный СР. Они преступники, ничтожества и должники. Варна-санкара, нежелательная группа. Им даже органы их более не принадлежат. Их должны были элиминировать, разрезать на кусочки и отдать для трансплантации. Считайте, что я их выручила, спасла от смерти. Купила на закрытом аукционе, посмотреть что будет. И мы их чуть видоизменили. Чтобы они продолжили приносить всем… пользу.

— У них есть воля? Они могут убежать? — заинтересовалась Надежда, её с детства отец учил бесстрашию, любопытству и хладнокровию, она обходила рабов и разглядывала их со всех ракурсов. — Какой же сильный художественный жест! О, чёрт возьми, их…! Яйца!

Всё было вроде бы вполне обычным, за исключением одного. Нюанса. Их половые железы были в несколько раз больше нормы и тяжело свешивались большой кожаной сумкой между ног. Нади хотела использовать более приличествующее слово “яички”, но здесь оно явно не подходило, конечно же, из-за размера. Здоровенные потемневшие и чуть мохнатые яйца, как два гигантских киви в авоське. Надя потыкала в них лошадиным стеком, который остался у неё.

— Мозги их полностью кастомизированы. Они прошли через Сферу Желаний: похоть выставлена по максимуму, а воля минимальной, то есть свободной личности нет как таковой. Бежать им можно, только вот куда, зачем? И эти ремешки, что вы наблюдаете — они условны и почти не держат. Они не обездвижены, а обезмужены. И держит их mindset, внутренняя несвобода, которой они достигли, двигаясь ошибочным путём. Судьба всегда закономерна, не правда ли. Вся эта идея заслуженной реинкарнации… Её необязательно буквально понимать. И умирать. Реинкарнация порой случается вот так, по ходу жизни.

— Но разве можно издеваться над людьми? — задала вопрос Сате не столько ради защиты несчастных, сколько ради того, чтобы услышать хорошее логичное объяснение, почему такое вполне возможно и даже необходимо.

— Они уже не люди. Люди — разумные создания, разум которых заключается в способности созерцать высшие идеи. Мы только что говорили с тобой о текстах. Согласись, мужчины лучше понимают в символическом. Ты не задумывалась почему? Мужчины лучше приспособлены для мира идей, как женщины для материального мира. Я не всегда понимаю настоящих мужчин и их деяния, но неизменно уважаю.

— Тогда почему же нужно унижать этих мужчин?

— Это плохие, неспособные мужчины, словно бракованная партия товара. Негодные исполнить свою миссию, они скатились к скотской жизни. Иначе говоря, они животные. Как свиньи, овцы или коровы. Что делают с коровами? Нравоучают? Ждут от них шедевров, открытий, откровений, подвигов, морали, истины? Нет. Их просто доят.

Тут Елизавета указала пальцем на сидящего в центре здоровяка, пристёгнутого к станку, с разведёнными в стороны руками в виде креста, и дала знак Бусмире. Та подошла к рабу-бодибилдеру, натянула ему на голову чёрную кожаную маску с торчащими звериными псевдо-ушами и без отверстий для глаз, с пластиковым мундштуком удил для рта. Застегнула на шее. Потом умело, быстро вставила ему снизу батплаг. Взяла со столика маленький пульт, нажала кнопку. Батплаг активизировался внутри тела, раб заёрзал, но молчал.

— Это нужно для стимуляции простаты. Так… эээ… сок получится более совершенный, — пояснила окружающим Елизавета действия своей сотрудницы.

Бусмира продела толстый бычий член в специальное отверстие в устройстве, капнула гелем и стала наглаживать. Вялый фаллос быстро налился кровью и вздыбился. Пальцы в чёрных перчатках ходили по нему вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

— А это как-то связано с этой новомодной идеей, что обещает заменить собой поднадоевший плоский феминизм модерновой эпохи? — Сате всегда интересовалась новыми социальными конструктами, это было её личным постоянным исследованием. — Я говорю про экогендерный подход, провозглашающей женщину более сложным и эволюционно главным существом, но не попирая фундаментальные права мужчин и не репрессируя их лишними запретами, а действуя как бы параллельно.

— Отчасти. Нужно больше знать о нашей сути и разделении полов. Не смешивая. Мне легче выражаться образно и красочно. Цвет женщин— розовый, — продолжила Елизавета. — Цвет красоты, любви и чувств, цвет жизни. Женщина является основой мироздания, ядром. Она — покой, порядок, её символ — устойчивый треугольник пирамиды.

Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Все заворожённо продолжали наблюдать за процессом, слушая пояснения Елизаветы.

— А цвет мужчины — голубой. Цвет неба, высоты, таланта, духа, знаний. Голубая небесная майолика несёт в себе высокие искания, преодоление земных оков. Мужчина должен быть новатором, творцом и Прометеем. Его символ — перевёрнутый книзу треугольник. Он олицетворяет хаос. В итоге, женщины, мужчины — каждый исполняет свою роль, и вместе составляя вселенский шестиугольник.

Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.

— Мужчина может быть и выше женщины в своей роли. И, одновременно, может рухнуть много ниже. Вспомните “Великую Цепь Бытия”. Brutum, Homo, Coelum. Далеко не каждый хаос конструктивен. Не каждая мутация полезна. И вместо того, чтобы взойти на Небо и оказаться рядом с Ангелами и Богами, многие выбрали быть бруталами. Мы, женщины, держимся на уровне Человеческого почти всегда, не воспаряем духом, но и не спускаемся в зверинец.

Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниииииииз.

Раб закусил удила. Его кожаный гидрант запульсировал, задёргался и выстрелил сильным фонтаном, как откупоренная бутылка шампанского. Бусмира ловко успела подставить объёмный винный бокал под хлынувший поток. Стало понятно, почему необходимо использовать латексную спецодежду — струя настолько мощная, что брызги полетели в стороны. Молочная жидкость всё хлестала и хлестала волнами, пока бокал не набрался почти до краёв. Раб расслабленно повис на своих ремешках. Послышались возгласы изумления.

— Вау! Да! Я понял! — расцвёл Ланге, вообще ему нравились обнажённые красивые мужчины, их солидные члены, он был открытым геем и не такое видывал. — Они потеряли… Становление! Тезис — идея, антитезис — природа, синтез — дух. Его-то они и лишились, потеряв все человеческие свойства, дух. Сыграли на… на понижение. И стали глупыми inferior бруталами!

— Браво, Марти! Я всегда подозревала, что в любом из немцев живёт немецкая философия в законспектированном виде.

— Зато в России все прониклись этой новой мистической био-философией, которая мне очень по душе и так разительно непохожа на наши излишне механистические разглагольствования. Мне импонирует, что ваши измышления напрямую переплетены с реальностью и телесами.

— Кстати, очень ценная продукция, — заметила Елизавета указывая на собранную жидкость. — У нас отдельная лаборатория на Pharmakon, для производства уколов красоты. Парень вполне окупается теперь и выдаёт рекордные объёмы. Нашёл своё призвание, благую цель. Ведь все мы неизменно стремимся к благу. Вы посмотрите на него — он ведь счастлив. Настоящий thoroughbred. А был неудачником спортсменом из какой-то третьей лиги, попался на нелепой нарко-контрабанде.

Постепенно гости попривыкли к удивительному процессу, расслабились и даже развеселились. Друзья сошлись во мнении, что это truly immersive experience. Воистину, и мерзко, и чарующе одновременно. Специальным аппаратом доили второго мясистого, пристёгнутого в стоячем положении по рукам и ногам к стене, голову которого Бусмира украсила тоталитарной по стилю фуражкой, с кокардой в виде скрещенных членов. Раб разродился обильным густым чёрным ферментом, побежавшей по прозрачной трубочке. Ланге расхохотался. Сате еле сдерживала ладонью смех. А Надежда живо спрашивала — какие модификации проводились, какие гормоны использовались, чтобы создать такой необычный цвет? Понятно, почему у неё такой интерес к подобной теме.

Елизавета Соловей молвила, что технологии совершенствуются каждый год, сейчас можно создать не просто любой оттенок, а даже настроить вырабатываемый железами состав. В том, собственно, и заключается эксперимент — создать нужную многокомпонентную эмульсию. А чёрный цвет спермы выбран скорее ради забавы. Чёрный — цвет фашизма. Поскольку в прошлой своей жизни данный экземпляр был гвардейцем при солидном чине, но его унесло в опасную идеологию, антисемитизм и заговор. В итоге наделал грязных дел, покровителей наверху у него не нашлось, ведь всем известно, что элите глубоко противен низкосортный национальный шовинизм, она вне-национальна, над-национальна. Дурачок быстро потерял свой социальный рейтинг, человеческий облик и стал скотом на ферме. Той самой низшей расой, против которой якобы боролся.

В подтверждение слов своей доминиссимы Бусмира звонко хлопнула образец по накаченному бедру, на котором был вытатуирован узнаваемый QR-код силовиков в виде герба ведомства.

Третий раб, в девичьих тряпочках и парике, поставленный в партер, с пошлыми татуировками по всему телу, как старыми так и совсем свежими. Тут были и сердца, непристойные надписи, порнографические рисунки умело стилизованные под сальный сортирный юмор. Оказывается, он до перепрошивки был мерзким насильником, снимающим мучения своих жертв на платный стрим. Теперь настала и его очередь быть подверженным постоянному сексуальному насилию. Смешнее всего, что раб был накачан фенилэтиламином — то есть буквально химически влюблён в гарпию-Бусмиру, содомизировавшую его постоянно.

Бусмира привычным движением пристегнула особый шипастый страпон и устроила с ним яростную стычку, как раз под аляповатой татуировкой “Привет” на ягодицах. Возбуждённый член раба был застёгнут в металлический согнутый в дугу металлический хромированный замок, не дававший органу толком распрямиться и отводя его далеко назад. Процесс пенетрирования был явно мучительным. Но гораздо хуже была также перенастройка мозга: раб в конце испытывав вместо оргазма сравнимый по силе, но только со знаком минус короткий приступ острой боли. Очень плохо кончил. Кричать он не мог, а только лишь беззвучно сотрясался в конвульсиях. Всякий раз будто бы переживая маленькую смерть.

Три ненавистных небесам влеченья: несдержность, злоба, буйное скотство — прокомментировала Бетси.

Потом животных кормили — специальными кусочками синтетической еды, идеально сбалансированной полезными веществами, правильными гормонами и нейромодуляторами, закрепляющими поведенческие модели и вызывающими доверительные отношения с хозяевами. За познавательными натур-экспериментами совсем не заметен оказался ход времени. Меж тем, день перешёл в вечер. Тут уж доложили о готовности ужина и для господ.

За ними прислали ховер с прозрачным верхом, похожий на летающую тарелку — при необходимости верх полностью открывался. Но сейчас заметно похолодало и стал накрапывать мелкий дождик, полусфера была закрыта. Машина парила в полуметре над землёй и передвигалась совершенно бесшумно. Друзья отправились приводить себя в порядок, переодеваться, трапезничать и делиться до самой ночи богатыми впечатлениями и соображениями от увиденного.

На ужин подавали морского гребешка под соусом из лакедры и с чёрной солью, устриц Танака и Кумамото, стерляжью уху с налимами и молоками, биск из раков, сладкие креветки с водорослями, карпаччо из тунца, холодец из камчатского краба с авокадо, икру морского ежа, боттаргу, шоколадный фондан, панна-котту, морошку и мороженое из жимолости.